Неточные совпадения
— Скоро буду
лежать тихо, — проговорил он, —
мертвый. — сказал он насмешливо, сердито. — Ну, положите, коли хотите.
Вот кругом него собрался народ из крепости — он никого не замечал; постояли, потолковали и пошли назад; я велел возле его положить деньги за баранов — он их не тронул,
лежал себе ничком, как
мертвый.
Я забывал, что
мертвое тело, которое
лежало предо мною и на которое я бессмысленно смотрел, как на предмет, не имеющий ничего общего с моими воспоминаниями, была она.
Швабрин побледнел, как
мертвый. «Государь, — сказал он дрожащим голосом… — Государь, она не под караулом… она больна… она в светлице
лежит».
— Что же тут странного? — равнодушно пробормотал Иноков и сморщил губы в кривую улыбку. — Каменщики, которых не побило, отнеслись к несчастью довольно спокойно, — начал он рассказывать. — Я подбежал, вижу — человеку ноги защемило между двумя тесинами,
лежит в обмороке. Кричу какому-то дяде: «Помоги вытащить», а он мне: «Не тронь,
мертвых трогать не дозволяется». Так и не помог, отошел. Да и все они… Солдаты — работают, а они смотрят…
Ушел. Диомидов
лежал, закрыв глаза, но рот его открыт и лицо снова безмолвно кричало. Можно было подумать: он открыл рот нарочно, потому что знает: от этого лицо становится
мертвым и жутким. На улице оглушительно трещали барабаны, мерный топот сотен солдатских ног сотрясал землю. Истерически лаяла испуганная собака. В комнате было неуютно, не прибрано и душно от запаха спирта. На постели Лидии
лежит полуидиот.
Но Вера бледна, на ней лица нет, она беспорядочно
лежит на диване, и потом в платье, как будто не раздевалась совсем, а пуще всего
мертвая улыбка Веры поразила ее.
Но тяжелый наш фрегат, с грузом не на одну сотню тысяч пуд, точно обрадовался случаю и лег прочно на песок, как иногда добрый пьяница, тоже «нагрузившись» и долго шлепая неверными стопами по грязи, вдруг возьмет да и ляжет средь дороги. Напрасно трезвый товарищ толкает его в бока, приподнимает то руку, то ногу, иногда голову. Рука, нога и голова падают снова как
мертвые. Гуляка
лежит тяжело, неподвижно и безнадежно, пока не придут двое «городовых» на помощь.
Привалов пошел в уборную, где царила
мертвая тишина. Катерина Ивановна
лежала на кровати, устроенной на скорую руку из старых декораций; лицо покрылось матовой бледностью, грудь поднималась судорожно, с предсмертными хрипами. Шутовской наряд был обрызган каплями крови. Какая-то добрая рука прикрыла ноги ее синей собольей шубкой. Около изголовья молча стоял Иван Яковлич, бледный как мертвец; у него по лицу катились крупные слезы.
Привалов по целым часам
лежал неподвижно на своей кушетке или, как маятник, бродил из угла в угол. Но всего хуже, конечно, были ночи, когда все кругом затихало и безысходная тоска наваливалась на Привалова
мертвым гнетом. Он тысячу раз перебирал все, что пережил в течение этого лета, и ему начинало казаться, что все это было только блестящим, счастливым сном, который рассеялся как туман.
Мертвый ребенок
лежит весь в цветах.
Она взвизгивала и прыгала, служила, ходила на задних лапах, бросалась на спину всеми четырьмя лапами вверх и
лежала без движения как
мертвая.
Она вдруг вся выпрямилась, хотела взглянуть на меня — и не могла. Я схватил ее руку, она была холодна и
лежала как
мертвая на моей ладони.
В запрошлый год приезжаю я туда; представьте себе — часов в шесть утром слышу я страшный треск барабанов,
лежу ни живая ни
мертвая в постели; все ближе да ближе; звоню, прибежала моя калмычка.
Голохвастов занимал другую избу, они взошли туда; старик
лежал действительно
мертвый возле стола, за которым хотел бриться; громовой удар паралича мгновенно прекратил его жизнь.
Утром я бросился в небольшой флигель, служивший баней, туда снесли Толочанова; тело
лежало на столе в том виде, как он умер: во фраке, без галстука, с раскрытой грудью; черты его были страшно искажены и уже почернели. Это было первое
мертвое тело, которое я видел; близкий к обмороку, я вышел вон. И игрушки, и картинки, подаренные мне на Новый год, не тешили меня; почернелый Толочанов носился перед глазами, и я слышал его «жжет — огонь!».
Я бросился к реке. Староста был налицо и распоряжался без сапог и с засученными портками; двое мужиков с комяги забрасывали невод. Минут через пять они закричали: «Нашли, нашли!» — и вытащили на берег
мертвое тело Матвея. Цветущий юноша этот, красивый, краснощекий,
лежал с открытыми глазами, без выражения жизни, и уж нижняя часть лица начала вздуваться. Староста положил тело на берегу, строго наказал мужикам не дотрогиваться, набросил на него армяк, поставил караульного и послал за земской полицией…
Когда я возвратился, в маленьком доме царила
мертвая тишина, покойник, по русскому обычаю,
лежал на столе в зале, поодаль сидел живописец Рабус, его приятель, и карандашом, сквозь слезы снимал его портрет; возле покойника молча, сложа руки, с выражением бесконечной грусти, стояла высокая женская фигура; ни один артист не сумел бы изваять такую благородную и глубокую «Скорбь».
— Сперва думали —
мертвый, положили в часовню, где два тела опившихся
лежали, а он зашевелился и заговорил.
Пруд
лежал как
мертвый, и в нем отражался
мертвый «замок» с пустыми впадинами окон, окруженный, точно заснувшей стражей, высокими рядами пирамидальных тополей.
Там среди обгорелых бревен
лежало обуглившееся, неузнаваемое
мертвое тело самой баушки Лукерьи.
Без дальних разговоров Петра Васильича высекли… Это было до того неожиданно, что несчастный превратился в дикого зверя: рычал, кусался, плакал и все-таки был высечен. Когда экзекуция кончилась, Петр Васильич не хотел подниматься с позорной скамьи и некоторое время
лежал как
мертвый.
Она любила думать о себе, как о
мертвой:
лежит она, раба божия Татьяна, в сосновом гробу, скрестив на груди отработавшие руки, тихо и Мирно
лежит, и один бог видит ее материнскую душу.
Все время расчета Илюшка
лежал связанный посреди кабака, как
мертвый. Когда Груздев сделал знак, Морок бросился его развязывать, от усердия к благодетелю у него даже руки дрожали, и узлы он развязывал зубами. Груздев, конечно, отлично знал единственного заводского вора и с улыбкой смотрел на его широчайшую спину. Развязанный Илюшка бросился было стремглав в открытую дверь кабака, но здесь попал прямо в лапы к обережному Матюшке Гущину.
Доктор, впрочем, бывал у Гловацких гораздо реже, чем Зарницын и Вязмитинов: служба не давала ему покоя и не позволяла засиживаться в городе; к тому же, он часто бывал в таком мрачном расположении духа, что бегал от всякого сообщества. Недобрые люди рассказывали, что он в такие полосы пил
мертвую и
лежал ниц на продавленном диване в своем кабинете.
— Ну так вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, — начала старуха пунктуально, — раз мы, так уж сказать, извините, поехали с Макаром Григорьичем чай пить. «Вот, говорит, тут лекарев учат,
мертвых режут и им показывают!» Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» — думаю; так, так сказать, оно оченно близко около нас, — иной раз ночью
лежишь, и мнится: «Ну как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!»
А мамаша
лежала как
мертвая, кругом народ собрался, полицейские пришли.
Казалось, эти два существа целый день
лежат где-нибудь
мертвые и, как зайдет солнце, вдруг оживают единственно для того, чтоб дойти до кондитерской Миллера и тем исполнить какую-то таинственную, никому не известную обязанность.
В этот день в мертвецкой
лежал на столе один
мертвый.
Сотни свежих окровавленных тел людей, за 2 часа тому назад полных разнообразных, высоких и мелких надежд и желаний, с окоченелыми членами,
лежали на росистой цветущей долине, отделяющей бастион от траншеи, и на ровном полу часовни
Мертвых в Севастополе; сотни людей с проклятиями и молитвами на пересохших устах — ползали, ворочались и стонали, — одни между трупами на цветущей долине, другие на носилках, на койках и на окровавленном полу перевязочного пункта; а всё так же, как и в прежние дни, загорелась зарница над Сапун-горою, побледнели мерцающие звезды, потянул белый туман с шумящего темного моря, зажглась алая заря на востоке, разбежались багровые длинные тучки по светло-лазурному горизонту, и всё так же, как и в прежние дни, обещая радость, любовь и счастье всему ожившему миру, выплыло могучее, прекрасное светило.
На нашем бастионе и на французской траншее выставлены белые флаги, и между ними в цветущей долине, кучками
лежат без сапог, в серых и синих одеждах, изуродованные трупы, которые сносят рабочие и накладывают на повозки. Ужасный тяжелый запах
мертвого тела наполняет воздух. Из Севастополя и из французского лагеря толпы народа высыпали смотреть на это зрелище и с жадным и благосклонным любопытством стремятся одни к другим.
Это белокурый, с пухлым и бледным лицом человек. Он
лежит навзничь, закинув назад левую руку, в положении, выражающем жестокое страдание. Сухой открытый рот с трудом выпускает хрипящее дыхание; голубые оловянные глаза закачены кверху, и из-под сбившегося одеяла высунут остаток правой руки, обвернутый бинтами. Тяжелый запах
мертвого тела сильнее поражает вас, и пожирающий внутренний жар, проникающий все члены страдальца, проникает как будто и вас.
У колодца я услыхал неудержимый смех. Вынутые трупы
лежали передо мной, два в извозчичьих халатах, и одна хорошо одетая женщина с изуродованным лицом была на самом верху — лицо ногами измято. Сначала из колодца достали четверых
мертвых, пятый был худощавый человек; оказался портной с Грачевки.
Ров, этот ужасный ров, эти страшные волчьи ямы полны трупами. Здесь главное место гибели. Многие из людей задохлись, еще стоя в толпе, и упали уже
мертвыми под ноги бежавших сзади, другие погибли еще с признаками жизни под ногами сотен людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили в драке, около будочек, из-за узелков и кружек.
Лежали передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой.
Но что сказал я? Где Руслан?
Лежит он
мертвый в чистом поле;
Уж кровь его не льется боле,
Над ним летает жадный вран,
Безгласен рог, недвижны латы,
Не шевелится шлем косматый!
Койки напоминали гробы, больные,
лежа кверху носами, были похожи на
мертвых воробьев. Качались желтые стены, парусом выгибался потолок, пол зыбился, сдвигая и раздвигая ряды коек, все было ненадежно, жутко, а за окнами торчали сучья деревьев, точно розги, и кто-то тряс ими.
Рядом с полкой — большое окно, две рамы, разъединенные стойкой; бездонная синяя пустота смотрит в окно, кажется, что дом, кухня, я — все висит на самом краю этой пустоты и, если сделать резкое движение, все сорвется в синюю, холодную дыру и полетит куда-то мимо звезд, в
мертвой тишине, без шума, как тонет камень, брошенный в воду. Долго я
лежал неподвижно, боясь перевернуться с боку на бок, ожидая страшного конца жизни.
Прошел день, два и три. Ахилла все
лежал и не показывался. Дом отца Туберозова совсем глядел
мертвым домом: взойдет яркое солнце и осветит его пустынный двор — мертво; набежат грядой облачка и отразятся в стеклах его окон, словно замогильные тени, и опять ничего.
«Что, говорю, Данило, где ты был?» Отвечает, что был у исправника, от почтмейстерши ягоды приносил, и слышал, как там читали, что в чухонском городе Ревеле
мертвый человек без тления сто лет
лежал, а теперь его велели похоронить.
И было как-то даже грустно смотреть, как этот морской великан
лежит теперь на воде, без собственного движения, точно
мертвый, а какой-то маленький пароходишко хлопочет около него, как живой муравей около
мертвого жука.
Теплый воздух, грустный, неподвижный, ласкал и напоминал о невозвратном. Солнце, как больное, тускло горело и багровело на бледном, усталом небе. Сухие листья на темной земле покорные
лежали,
мертвые.
Лежит на снегу паучье гнездо, и невидимо тянутся от него во все стороны к деревням эти паутинки, — ваши окуровские, липкие мысли, верования, ядовитая пена
мёртвого мыла!
— Только, — говорит, — жалость — это очень обманное чувство: пожалеет человек, и кажется ему, что он уже сделал всё, что может и что надобно, да, пожалев, и успокоится, а всё вокруг
лежит недвижно, как
лежало, — и на том же боку. Кладбищенское это чувство жалость, оно достойно
мёртвых, живым же обидно и вредно.
Гордей Евстратыч был бледен как полотно; он смотрел на отекшее лицо Маркушки страшными, дикими глазами, выжидая, не вырвется ли еще какое-нибудь признание из этих посиневших и растрескавшихся губ. Но Маркушка умолк и
лежал с закрытыми глазами как
мертвый, только тряпье на подмостках продолжало с хрипом подниматься неровными взмахами, точно под ним судорожно билась ослабевшими крыльями смертельно раненная птица.
Дома он пошел к сестре. Нина Федоровна была еще крепка на вид и производила впечатление хорошо сложенной, сильной женщины, но резкая бледность делала ее похожей на
мертвую, особенно когда она, как теперь,
лежала на спине, с закрытыми глазами; возле нее сидела ее старшая дочь, Саша, десяти лет, и читала ей что-то из своей хрестоматии.
Литвинов рассердился бы, если б не то
мертвое бремя, которое
лежало у него на сердце. Он глянул на Биндасова и отвернулся молча.
Труп отца не нашли, а мать была убита раньше, чем упала в воду, — ее вытащили, и она
лежала в гробу такая же сухая и ломкая, как
мертвая ветвь старого дерева, какою была и при жизни.
А через секунду уж
лежал на полу
мертвый…
В голове у него замутилось, там
лежали только слова шпиона, белые и холодные, точно
мёртвые кости, и когда над его головой раздался глуховатый голос: «Чем могу служить вам?» — Евсей проговорил безучастным голосом, точно автомат...